мучительно, как в прошлом году, когда он на острове в глухой пещере двое суток без сна ожидал разведчиков. Тогда он всю последнюю ночь высекал десантным ножом на камне силуэт своего катера. Разведчики задерживались, и он успел закончить работу.
— Эй, в машине!
У него кружилась голова, во рту пересохло, сознание, как прибойная волна, то убегало, то возвращалось вновь, и он никак не мог собраться с мыслями.
— Костик! Почему ты молчишь? Ты обиделся на «чертова Лиса» и не хочешь со мной разговаривать? Прости меня, Костик. Ты собирался рассказать, как попал на флот… И про отца тоже. Начинай, Костик. Я слушаю.
Из трубы не доносилось ни одного шороха, только моторы глухо гудели, сжигая последние литры горючего. Алексей закрепил штурвал и стал выбираться из рубки. Он был в двух шагах от пулеметной турели, когда катер качнуло — и рука боцмана вывалилась из-за спины и глухо стукнулась о стальную тумбу. Вслед за ней и сам боцман стал медленно поворачиваться на бок и упал, загородив дорогу. Кровь из него уже не текла, и волны, переваливаясь через борт, старательно смывали палубу.
Алексей с трудом приподнял его тяжелую голову.
— Федор. Ты слышишь меня, Федор? Ты тоже не хочешь мне отвечать? Слушай, Федор. Скоро все кончится. И тогда я построю новый клипер, настоящий, с тремя высокими мачтами. Мы назовем его твоим именем, и я повезу на нем твоих детей, и никто не посмеет по ним стрелять…
Почему-то вдруг потухло небо, и сделалось совсем темно, и сейчас же там, где только что было небо, завертелись громадные черные круги, но он знал, что они должны укатиться, и терпеливо ждал, напрягая остаток сил, чтобы не попасть в этот черный водоворот.
Круги укатились, и Алексей увидел корму и кусок палубы, перепаханный осколками. Чего-то привычного не хватало в этом опустошенном пространстве. Он продвинулся вдоль борта и увидел срезанный флагшток. Истерзанный флаг плескался за кормой у самой воды. Здоровой рукой он поднял флагшток, но держать его с каждой минутой было все труднее. Приглядевшись, он заметил боцманский свисток с блестящей металлической цепочкой. Дотянувшись до цепочки, он сделал петлю и закрепил флаг.
В рубку он вернулся по другому борту, чтобы не тревожить боцмана.
Над морем показалось солнце, и в обломке стекла над козырьком Алексей увидел свое отражение. Он не сразу узнал себя. Лицо было черным и высохшим, а на голове засохла большая шапка пены. Шлема на нем давно не было. Его сорвало в тот момент, когда снарядом разбило козырек рубки. Алексей провел рукой по мокрым волосам. Пена не пропала. Ладно, не стоит на такие пустяки тратить силы. Алексей выпрямился и медленно переложил рули. Он не может больше никуда отлучаться. Флаг поднят, и корабль снова в строю. И он должен остаться у штурвала до конца, как положено настоящему командиру. И смотреть только вперед. И никуда больше. Только туда, где караван.
Железная ложка
Н. А. Антоничеву
1
Это произошло осенью 1941 года в большом сосновом лесу близ Гамбурга, просторном и чистом когда-то, как храм. Но в описываемое время лес уже не казался храмом. Он был плотно опутан колючей проволокой, и за ней в заброшенных песчаных карьерах томились тысячи людей, медленно умирая от холода, голода и пулеметных очередей, посылаемых со сторожевых вышек. Стреляли обычно во время смены часовых, чтобы проверить — исправно ли оружие.
Лагерь в лесу считался временным; бараков в нем не было, и люди, как звери, жили под деревьями, ожидая перевода или отправки на работы.
В ноябре в тех местах почти беспрерывно идут дожди и дуют сильные ветры. Та осень не была исключением. День за днем откуда-то из-за горизонта все ползли и ползли мутные облака, над Эльбой клубился густой туман, и на рассвете было слышно, как в Куксхафане тревожно кричат пароходы. К ночи облака сгущались, и начинался дождь. Он шел словно по заказу, размеренно и неторопливо, наполняя все вокруг унылым шелестом, шел не переставая до самого утра, и под конец уже казалось, что не дождь, а смертельная тоска заливает землю.
И так целый месяц.
В конце третьей недели не выдержал «рядовой Андрейка». Он перестал разговаривать и бороться с холодом, а только морщился от приступов головной боли и большую часть времени сидел в «логове» под сосной, обхватив руками худые колени, и смотрел вниз, в землю. Взгляд у него сделался напряженно-болезненным, а бледное лицо неровно заросло светлыми пушистыми волосами, и на лбу и щеках появилась отвратительная красная сыпь.
— Почему я не погиб в бою? Почему, а? Слышите, Зыков? — шептал он, сжимая виски и перекатывая на коленях голову.
— Значит, не судьба, Андрей Николаевич, — назидательно говорил Сергей Зыков — степенный, рассудительный уралец, который и здесь, в лагере, так же как до этого в роте, добровольно исполнял обязанности ординарца. С его легкой руки политрук Тамаев и превратился в «рядового Андрейку».
Когда их окоп засыпало взрывом, а немецкие автоматы уже трещали в глубине обороны, Зыков прежде всего откопал потерявшего сознание политрука. Достав складной нож, он ухватил в горсть его роскошный чуб и стал деловито срезать прядь за прядью. Вслед за этим он снял с политрука новую шерстяную гимнастерку и смущенно ощупал карманы. Увидев партийный билет, он, будучи сам беспартийным, постеснялся раскрыть его, а только немножко подержал в руках и, положив обратно, застегнул пуговицу.
Зыков был мужик хозяйственный, ему и в голову не пришло уничтожить все это, но в то же время он понимал, что именно эти вещи и погубят политрука, если они встретятся с немцами. Приученный отцом все делать не спеша и обстоятельно, он сходил на опушку леса, где накануне стояла батарея, нашел там стреляную гильзу от стодвадцатидвухмиллиметровой гаубицы и вложил в нее туго свернутую гимнастерку. Оставшееся место крепко забил травой, а сверху обмазал глиной. С минуту он любовался своей работой, потом взял саперную лопатку и закопал гильзу в стороне от дороги около большого камня, чтобы легче было найти.
Политрук с трудом приходил в себя. Остриженный, в одной нижней рубашке, он превратился в хрупкого юношу с узким нежным лицом. Сергей помог ему встать, винтовку закинул за спину, и они пошли искать своих.
На ночь укрылись в глубокой лесной балке, по дну которой протекал ручей. Стрельба утихла, и только в той стороне, куда они шли, багрово светилось ночное небо. Сергей самоотверженно ухаживал за политруком, поминутно справлялся о его самочувствии и бегал
